наша. Старпом уже занялся организацией горячего кофе и бутербродов. Действуйте.
— А нашим ребятам что сказать? — спросил Тимофей.
Капитан покачал головой:
— Нашим будет только кофе и усиленное питание. Мне с ними в море идти сразу же после разгрузки. С пьяными матросами в море делать нечего.
— Ясно, разрешите идти?
— Идите.
Тимофей побежал на палубу. Там уже хлопотал кок. Кофе поспел, и бутерброды стопками уложены в ведра.
Тимофей помог коку, тоже взял чайник кофе и ведро с бутербродами и понес к своему трюму.
Лебедчики быстро приладили чайник и ведро к грузовому люку и аккуратно опустили в трюм.
Перерыв длился десять минут, и вновь загрохотали лебедки, вновь поплыли из трюма стропы с грузом.
— Скорее, скорее! — торопил ребят Тимофей.
Но матросы и так работали быстро. Ровно через шесть часов последний строп груза был на берегу.
«Таврида» сразу же отошла от причала.
Предсказание капитана насчет льдов сбылось. От бухты и дальше, до самого горизонта, белели ледяные поля и отдельные глыбы торосов.
Но их было еще не так много, и «Таврида» могла свободно идти среди больших разводий. Ветер с ревом бился в вантах. Порывы его были так сильны, что забивало дыхание. «Пожалуй, к девяти баллам приближается», — подумал Тимофей. Однако волнение моря было не очень сильным — ледяные поля не давали разгуляться волнам. Правда, качало изрядно, но качка сама по себе не страшна пароходу, страшны удары волны, набравшей силу на свободном пространстве моря, волны многоэтажной, несущей в себе тысячетонные массы воды.
…Через сутки «Таврида» вышла из ледяных полей. И чем дальше уходил пароход от льда, тем круче становились волны. «Таврида» стремилась убежать от настигающих ее тяжелых гривастых валов. Но волны бежали быстрее. Водяной холм поднимался над кормовыми релингами парохода; корма, словно в испуге, начинала припадать к подножью набегавшего водяного вала; ветер в эти мгновения стихал, и волна, на секунду задержав бег, вдруг рушила всю массу воды на корму парохода, корма стремительно летела вверх по крутому склону волны, а нос парохода нырял в провал, зарываясь в пену. Но волна катилась от кормы к носу, и пароход, повинуясь ее ходу, начинал выпрямляться, и вот уже корма рушилась в провал между волнами, а нос парохода вздымался к самому небу, едва не царапая форштевнем низкие, тяжелые тучи. И так раз за разом, волна за волной, с кормы на нос переваливаясь, шел пароход «Таврида» от острова Желания к порту Мурманск.
Ветер не собирался стихать, и волны становились все длиннее, все выше и круче, и удары их по корпусу судна становились все весомее. Вода с палубы не успевала сбегать обратно в море, и, когда пароход возносило на вершину волны, изо всех шпигатов и полупортиков, как из шлангов, били тугие водяные струи. Судно отфыркивалось и отплевывалось во все стороны, стремясь сбросить с себя совсем ненужные ему десятки тонн воды. Но набегала новая волна, и все повторялось сначала…
К вечеру вторых суток пути ветер вдруг круто начал заходить к западу и задул с нарастающей силой. Через час сила ветра достигла десяти баллов, и по волнам, бегущим ровными длинными рядами вдогонку судну, пошли поперечные волны, сбивая и разрушая старые.
К монотонной килевой качке добавилась еще бортовая. А «Таврида» шла в балласте, с пустыми трюмами… Тимофей стоял в штурманской рубке в наушниках, готовясь взять радиопеленги. Стрелка кренометра на переборке болталась, как маятник, достигая отметки двадцать градусов на правый борт и двадцать пять на левый. Стоять было трудно, даже широко расставив ноги.
Вдруг судно тяжко содрогнулось, взнеслось вверх, заваливаясь на левый борт. В то же мгновение палуба ушла из-под ног, и Тимофея бросило на бортовую переборку, оказавшуюся внизу, там, где раньше была палуба. Падая, Тимофей успел заметить, как стрелка кренометра прыгнула и отметила пятьдесят градусов… «Конец, опрокидываемся!» — мелькнула в голове мысль.
Он ударился лицом о переборку, и из носа хлынула кровь. Вскочив на ноги, он отбросил в сторону наушники с оборванными проводами и бросился в рулевую. Судно покатилось на другой борт, но Тимофей удержался, обхватив руками тумбу главного компаса. Рулевого у штурвала не было. Тимофей оглянулся — тот лежал в углу под навесными ящиками с фальшфейерами.
В рулевую влетел капитан. Он встал посередине рубки, дважды прозвенел машинным телеграфом, сбавив ход до малого, и крикнул Тимофею:
— Право на борт!
Тимофей кинулся к штурвалу.
— Одерживай! — приказал капитан.
— Есть, одерживать! — привычно повторил Тимофей.
— Так держать! — Капитан оглянулся: — Где матрос?
Тимофей ответил:
— Видно, подняться не может.
— Где ваш второй матрос? — раздражаясь, переспросил капитан.
— Шестов на крыле мостика должен быть.
Капитан шагнул к двери, открыл ее, крикнул:
— Вахтенный! Шестов!
Ему никто не ответил. Тимофей смотрел на капитана, отказываясь поверить мелькнувшей страшной мысли о том, что матроса могло смыть волной за борт…
Капитан молча шагнул к телефону.
— Илья Иванович, прикажите боцману вызвать подвахту. Вас прошу с аптечкой срочно на мостик.
— Вы никуда не посылали Шестова? — вновь обратился к Тимофею капитан.
Тимофей отрицательно покачал головой.
— Никуда. Он стоял на крыле.
— Заметили время поворота?
— Нет, не заметил.
Капитан досадливо поморщился.
— Надо все успевать на вахте. В том числе и кровь с лица стирать.
В рубку шагнул старпом, и следом за ним появился боцман с двумя матросами. Раненого рулевого уложили на диван в штурманской рубке, и старпом принялся накладывать ему шину на сломанную руку.
А капитан приказал Тимофею вместе с боцманом обойти все судно, отыскать пропавшего матроса Шестова.
На новом курсе бортовая качка уменьшилась, зато опять стало валять с носа на корму. Машина работала малым ходом, и судно плавно взбиралось на гребень волны и так
